И снова о рубеже безопасности

Борис Цеханович
Журнал «Солдат удачи» №2, 2009

 

<<< См. первую часть статьи (Про теплые кунги, теплые палатки и про то, как мы дальше уборных никуда не ходили).

 

Так что теплые палатки и кунги мы видели и ощущали их тепло только поздней ночью.

Ну а теперь о том, с чего начался наш спор, – о рубеже безопасности. Вы невнимательно прочитали мою статью, особенно то место, где я пишу: «Итог: исходя из собственного боевого опыта, могу сделать следующий вывод – принимая то или иное решение в боевой обстановке, трезво оцените реальную ситуацию, возможности своего подразделения и, главное, не переоцените свои. Считаю, что рубеж безопасного удаления огня каждый артиллерийский офицер должен определять, учитывая сложившуюся реальную боевую обстановку».

Из этих слов видно, что я не отказываюсь от этих 200–400 метров рубежа безопасного удаления, как он описан в Боевом уставе. Я лишь говорю – уверен в себе. Уверен в своем подразделении. Что ж, ради того, чтобы помочь пехоте, почему бы и не сократить рубеж безопасности. Не уверен – тогда есть эти 200–400 метров, и никто тебя не осудит. Но главное, что хочется сказать, не надо трусливо прятаться за статьи устава, наставлений, когда необходимо срочно принять решение и взять за это на себя ответственность.

Вы пишете, что содержание вашей статьи и таблицы предназначены для разведчиков и спецназовцев. Вы наивный человек и никогда не были хотя бы в нормальном бою. Я уже не говорю про бой, когда просто надо крутиться и выживать. Их, внештатных артиллерийских корректировщиков из разведчиков и спецназовцев, надо просто обучать, организовывать хорошие, на солидной основе сборы. Как минимум месяц, по окончании которого дать пострелять на полигоне каждому до двадцати снарядов. Чтобы корректировщик не только выполнил простейшую артиллерийскую задачу, но и «погонял» снаряд по полю, почувствовал, как от его изменений корректур снаряд «гуляет» по полигону. Вот тогда будет толк.

Давайте посмотрим глазами тех же разведчиков и спецназовцев на тот случай, когда нужно вызвать огонь артиллерии. Хочу напомнить, что задачи этих разведгрупп – не ведение боевых действий или уничтожение противника, а разведка, банальное добывание информации. И в бой эти группы ввязываются только тогда, когда их обнаружили и зажали. Как правило, превосходящими силами. Вот зажали в «зеленке» группу, в ней разведчик-арткорректировщик, с которым накануне полковой артиллерист в течение нескольких часов проводил занятия по корректировке. Рассказывал о НП и ОП, о том, что он (корректировщик) должен всегда помнить, с какой стороны от траектории полета снарядов должен находиться НП. Глядя в широко раскрытые, удивленные глаза разведчика, полковой артиллерист рассказывал про правило «правой и левой руки» и о многих других артиллерийских штучках, которые изучаются месяцами. Вы что думаете, этот разведчик, отбиваясь изо всех сил от боевиков на расстоянии 40-50 метров, в лесу, когда он перебегает с одного места на другое, даст на ОП точные координаты или хотя бы нормальную команду? Да никогда. Ситуации иной раз были такие, что даже нормальный артиллерист в бою не сразу сообразит.

 

Итак, 17 января 2000 года. Я вырвался с остатками «вэвэшников» из цеха, где погибли генерал Малофеев и мой разведчик. Моя радиостанция разбита. Есть только связь с командиром «вэвэшников» – позывной «Пихта», у него на русском кладбище развернуты три минометные батареи. Принимаю решение нанести по занятому боевиками цеху огневой налет минометами. Цель от нас в пятидесяти метрах. ОП минометчиков – в 4,5 км. А это практически огонь на себя. Открываю карту и передаю открытые координаты, а меня не понимают. Координаты Х=00.000, У=54.300, Н=154 (это реальные координаты цеха, где погиб генерал). «Пихта» не понимает координаты X и все тут, как бы я ему по радиостанции ни объяснял про пять нулей и другие варианты. Лишь после того, как я его обматерил и приказал посмотреть на карту, только тогда «Пихта» все понял и открыл огонь.

 

Часто, наблюдая со стороны за работой артиллеристов, глядя, с какой легкостью они руководят корректировкой, многие разведчики, да и другие офицеры считают, что так же легко смогут работать с артиллерийскими подразделениями. Эта болезнь не обошла и наш полк. С начала боевых действий не сложились отношения между моими артиллеристами и полковой разведкой. К концу ноября разведчики возомнили себя подготовленными корректировщиками, способными грамотно и толково руководить огнем. Вступали в споры с артиллеристами и пытались навязывать свое видение решения разных артиллерийских проблем. День прозрения настал 3 декабря 1999 года. Разведрота готовилась сделать бросок и захватить важные позиции. Командир разведывательной роты капитан Н., умный, грамотный офицер, но в силу своей молодости чересчур самонадеянный, впервые в категорической форме отказался от офицера-корректировщика.

– Товарищ подполковник, я и сам срулю, если что, – с апломбом заявил молодой офицер.

Рота пошла вперед, а через пятнадцать минут была атакована с трех сторон превосходящими силами противника. Первую команду капитан Н. подал довольно уверенно и быстро. Но когда я дал первый залп по его координатам, то ни дальнейшей корректировки, ни еще чего-то добиться от него не мог. Он просто перестал мне отвечать. Ну а я не мог стрелять, так как не знал, где наши, а где боевики. И лишь увидев на гребне холма отступающую цепь разведчиков, я дал команду на открытие огня, чтобы отсечь боевиков от наших. Результат неудачного боя – трое раненых: двое тяжело, один легко. Вернувшись, капитан Н. подошел ко мне и честно признался в своих заблуждениях. На мой вопрос, почему он не отвечал, офицер откровенно сказал: «Борис Геннадьевич, первую команду я еще подал, но потом у меня просто не было времени не только корректировкой руководить, но даже вам отвечать. Я понял одно: каждый должен заниматься своим делом, командир роты – руководить боем, а артиллерист – руководить корректировкой. Давайте дружить».

После этого никаких разногласий в полку между артиллеристами и разведчиками не было.

 

Или еще показательный случай, закончившийся трагически.

27 декабря 1999 года группе спецназа была поставлена задача захватить в Старопромысловском районе жилые здания, являвшиеся ключевой позицией на данном направлении. Закрепившись в них, они должны были «вытаскивать» на себя остальных и с их помощью продвигаться вперед, расширяя захваченные позиции. В качестве корректировщика им придали командира минометной батареи. Капитан-артиллерист оказался трусом и непосредственно перед атакой напился до такой степени, что его не могли растолкать. Майор, старший группы спецназовцев, принимает решение: «А, ерунда, пойдем без него… Я видел, как артиллеристы корректируют…»

В результате безграмотной корректировки майор вызвал огонь минометной батареи на себя – семь трупов и куча раненых спецназовцев. Атака была сорвана, что потянуло невыполнение задач другими подразделениями. Я застал концовку напряженного разговора между майором спецназа и начальником артиллерии, откуда был капитан-минометчик, над телами погибших спецназовцев, завернутыми в блестящую пленку.

– …Вот смотри, артиллерия: я их всех не один год знаю. Не один гека-литр водки вместе выпит, не на одну операцию вместе ходили. Я их жен, детей прекрасно знаю, и они меня тоже. И я их убил из-за этого трусливого капитанишки. Как я вернусь обратно? Как я им в глаза смотреть буду? Майор, пойми, у меня сейчас только один выход – это смерть в бою. Но перед этим отдай мне капитана, и мне легче умирать будет. Отдай, я прошу…

 

Как говорится, без комментариев. Но комментарии все же необходимы.

Корректировкой должен заниматься артиллерист или же хорошо (подчеркиваю, хорошо) подготовленный внештатный спецназовец, о чем я писал выше.

В 2003 году, когда я уже был на пенсии, ко мне обратилась группа спецназовцев, знавших меня как артиллериста по первой и второй чеченским войнам, с просьбой провести с ними трех-, четырехчасовые занятия по корректировке. Они через две недели уезжали в командировку в Чечню и должны были действовать в горной местности. Я согласился и организовал занятия на базе полкового лазерного артиллерийского полигона. Результаты меня поразили. Во-первых, я удивился тому, как много должен знать и уметь арткорректировшик. Во-вторых, 3–4 часа – это крайне мало. В-третьих, чем больше я рассказывал, тем больше они запутывались в обилии понятий, способов и методов корректировки. После занятия понял, что у них в головах мешанина. Не оттого, что я бестолково объяснял, а оттого, что они не были готовы к занятиям, считая корректировку «плевым делом». После всего этого я сделал им встречное предложение:

– Договаривайтесь со своим начальством. Мне не нужна зарплата – деньги у меня есть. Я увольняюсь с работы, еду вместе с вами и буду ходить с каждой группой в качестве корректировщика, благо я в прекрасной физической форме…

Их начальство отказало. Впоследствии им пришлось действовать на равнине и в других операциях без привлечения артиллерии.

 

Хочу немного сказать насчет осколков снарядов, которые могут поразить наших бойцов при близком разрыве снарядов. Это только в кино: наш дал очередь – и десять немцев, смешно дрыгая ногами и руками, падают убитыми. Показал командир позицию вражеского пулеметчика – и через минуту туда прилетает снаряд, а из окопа в одну сторону вылетает пулемет, а в другую – сам пулеметчик. На настоящей войне, не киношной, все по-другому. Осколочно-фугасный снаряд, прежде чем разорваться, углубляется в землю сантиметров на 50-80. И от 50 до 80 процентов осколков остается в земле, а остальные под углом 70–80 градусов уходят вверх и падают за спинами атакующих. Так что находиться в двадцати–тридцати метрах от разрыва снаряда достаточно безопасно. В крайнем случае можно получить контузию или же ранения фрагментами грунта. Я знаю около десятка случаев сокращения рубежа безопасности до 30 метров до своих, и не было ни одного случая поражения осколками. Страшно здесь лишь прямое попадание или близкий (5–10 метров) разрыв снаряда. В этом плане гораздо опаснее для живой силы минометный разрыв, где осколки буквально стелются по земле и выкашивают все кругом.

Да, я во многом согласен, что опыт локальных войн не подходит для полномасштабной войны, где придется применять на 80–90 процентов все статьи уставов, наставлений и различных руководств, в полном объеме выполнять все мероприятия в подготовке и открытии огня.

Но меня беспокоит другое. Изношенное и старое артиллерийское вооружение, минимальнейшие поставки новой техники и вооружения в подразделения, сокращение артиллерийских училищ, сокращение срока срочной службы до одного года, контрактники, которые не внушают доверия, и так далее и тому подобное…

В первую чеченскую войну мы, артиллеристы, не испытывали нужды в различных боеприпасах. Сколько нам было надо – столько и поставляли. После первой войны я был в командировке на одном из складов ГРАУ, где мне рассказали, что с этого склада ежедневно отправляли в Чечню по эшелону артиллерийских снарядов и за полтора года такой поставки сумели вывезти лишь 10 процентов запаса данного склада. Меня это очень обнадежило – есть в стране запасы. Но во вторую войну картина изменилась. С самого начала не стало осветительных ракет. Потом мы стали ощущать капитальнейший недостаток осветительных снарядов. Причем 30 процентов осветительных снарядов были негодными: смерзшиеся парашюты не раскрывались или не загорался сам факел. В январе 2000 года мы столкнулись с фактом отсутствия осколочно-фугасных снарядов переменного заряда, и нам из-за этого поставляли снаряды на полном заряде или, что еще хуже, на специальном заряде, что снижало по известным причинам эффективность артиллерийских подразделений. Я уже не говорю о том, что применение данных зарядов приводило к выходу из строя сначала противооткатных устройств, а уж потом остальной самоходки. Много было вопросов и к самим снарядам. В результате неправильного хранения на складах усиленные крышки в гильзах разгерметизировались и внутри гильз было достаточно много воды. Скорость горения пороха снижалась – снижалась точность, я уже не говорю о дальности полета снаряда. Непременным атрибутом пейзажа Чечни являлись торчащие из земли неразорвавшиеся ракеты «Ураганов», что тоже говорило о ненадлежащем хранении боеприпасов. В нашей Свердловской области есть завод, который выпускает тротил для начинки снарядов. В результате отсутствия оборонного заказа предприятие обанкротилось. Государство ничего не сделало для того, чтобы сохранить это предприятие. И это тоже меня беспокоит, как офицера и гражданина…

 

P. S. Большое спасибо вам, товарищ А. Кириллов, за то, что вы втянули меня в этот спор. Он всколыхнул целый пласт воспоминаний. Каждый из нас имеет свой опыт, свой взгляд на артиллерию, и после этого спора каждый из нас останется при своем мнении. Да ради Бога. Если какой-нибудь артиллерист или не артиллерист почерпнет из наших статей хоть крупицу чего-то полезного, крупицу нашего с вами опыта – это и есть самое главное.

Хотелось бы, чтобы к нам присоединились и другие артиллеристы и на страницах уважаемого журнала поделились своим опытом и видением дальнейшего развития артиллерии.

 


Поделиться в социальных сетях:
Опубликовать в Одноклассники
Опубликовать в Facebook
Опубликовать в LiveJournal
Опубликовать в Мой Мир


При использовании опубликованных здесь материалов с пометкой «предоставлено автором/редакцией» и «специально для "Отваги"», гиперссылка на сайт www.otvaga2004.ru обязательна!


Первый сайт «Отвага» был создан в 2002 году по адресу otvaga.narod.ru, затем через два года он был перенесен на otvaga2004.narod.ru и проработал в этом виде в течение 8 лет. Сейчас, спустя 10 лет с момента основания, сайт переехал с бесплатного хостинга на новый адрес otvaga2004.ru