Дыма без огня не бывает
 |
|
КРОКОДИЛЫ И ДЕВЯТКИ Структура зенитного ракетного полка строго централизована. На единый командный пункт завязываются огневые комплексы (сколько их есть). Вся аппаратура полка распределена в специализированных контейнерах, каждый из которых имеет свой номер. Эти номера – от единицы до девяти. КП состоит из контейнеров – номера 6, 7, 8 и 9 (в обиходе ракетчиков – «девятка», «восьмерка» и т.п.), а каждый огневой комплекс включает «единицу», «двойку», «тройки» (их несколько) и «пятерку». Такая система закладывалась еще при формировании первых возимых комплексов типа С-75 или С-125 и осталась нам в наследство. Радиолокатор командного пункта официально называется «радиолокатор обнаружения» (РАО), поскольку он один по идее обрабатывает всю полусферу или какую-то ее значительную часть. Но в разговоре его так никто не называет, РАО на КП – это просто «локатор», и только. Поэтому когда кто-то из пэвэ-ошников говорит «мы работаем без локатора», это означает, что в полку каждый огневой комплекс ищет иели собственными средствами разведки, а не по данным основного средства разведки полка: «локатора». Некоторые блоки, помимо цифровых, имеют еше и специфические имена собственные: «пятерка» – локатор на огневых комплексах – иногда называется «крокодил» из-за внешнего сходства при виде сбоку. Настраивается «крокодил» обычно на работу в указанном с КП определенном узком секторе обзора, откуда наиболее вероятно ожидать появление цели. Стрельба дивизией – песня ракетчиков, когда на боевые порядки нескольких полков сразу идут одновременно много мишеней. Полковая боевая стрельба отличается тем, что в воздухе летит гораздо меньше мишеней и их обязательно надо сбить. На экспериментальных стрельбах обычно убивают сразу двух зайцев: полки проводят реальные пуски боевых ракет и проверяют новые или модернизированные мишени для промышленности. Здесь самым главным является выполнение условий эксперимента, а не сам факт стрельбы (ее может и не быть, например, если ставится задача только обнаруживать и сопровождать мишени). Поэтому экспериментальная стрельба не вызывает особого восторга у ракетчиков хотя бы потому, что обвинить в нарушении условий эксперимента, если нужно, всегда можно и все равно за что, а вот доказать обратное удается не всегда. Д.А. |
Я служу в ПВО России уже почти шесть лет. Московская группировка. Обычный технарь, каких большинство. Нынешнюю технику – системы С-300ПМУ1, или «трехсотки», – мы получали в феврале 1992 года в КапЯре, и с той поры, когда проводили сдаточные стрельбы по «уголку» (мишень-уголковый отражатель МР-9ИЦ), больше ездить на полигон нам не приходилось. В полку за это время успело смениться два поколения техников, нас дважды переформировывали, но полк так и оставался всерьез необстрелянным. Да и ситуация с личным составом – черт знает что. На КП на основном локаторе вместо расчета из пяти офицеров и трех прапорщиков – два офицера: один выпускник Харьковской инженерной академии ПВО, специалист по системе С-200, другой – Ульяновского танкового училища. В пункте боевого управления (ПБУ) вместо расчета из пяти офицеров, двух прапорщиков и 28 солдат – два офицера, один из которых «пиджак»-двухгодичник, и трое бойцов. На огневых комплексах картина примерно аналогичная, за исключением того, что там еще старые кадры с системы С-25 сидят: майоры, которым год-полтора до пенсии. Из «трехсотки» никто из них никогда не стрелял.
И вот в апреле 1997 года прошел слух, что нас собираются-таки послать на стрельбу. Сначала никто не поверил, поскольку такие слухи бродили и раньше. Но через две недели комполка поехал на ракетно-стрелковую конференцию (так у нас называются регулярные совещания, на которые собираются представители частей и производители ракетной техники) и оттуда привез подтверждение правоты слухов.
Народ воспрянул духом. На мрачных лицах стали появляться улыбки. А в начале мая приехала комиссия по предстрельбовой подготовке полка из штаба округа. Начала рассказывать, как инструкторы на стрельбах мотают нервы стреляющим. Спасибо, окружники: предупрежденный – вооружен.
Но время шло. На дворе – июнь, по деньгам – январь, а про нас забыли. Кроме одной поездки в учебно-тренировочный полк (УТП), где толком поработать даже не пришлось, про стрельбы ни слуху ни духу. Из УТП все вернулись злые, материли местных за плохую подготовку и содержание техники. Поработать смогли только первые два полка из семи, собравшихся в тот день на УТП. Потом вся аппаратура стала рассыпаться. Самое интересное, что в качестве учебно-тренировочного использовался обычный полк ПВО Московского округа, базирующийся в пределах первого кольца. Знай, страна, своих героев!
Улыбок при упоминании стрельб больше не было. На первое июля у нас по финансам наступал только февраль.
Каждый выкручивался как мог: кто на дачах, кто в охране, а кто и подметая рынок в городе. Ходили лишь на дежурство, в караулы и в наряды. Благо, что все это по графику.
Стрельбам – быть!
Цирк начался, когда стало известно, что один из полков нашей дивизии отбывает-таки на полигон для обеспечения стрельб. Командование решило, что полк повезет с собой свою технику, на полигоне останутся люди, которые будут за ней присматривать. Выбор пал на полк из-под Серпухова, единственный, у кого локатор стоял не на стационарной вышке, а на насыпном холме. Вот уж этим ребятам мы не завидовали! Технику им просто-напросто изнасилуют.
Остальные полки стали вынимать из ЗИПов все, что потребуется для обеспечения стрельб. Это были не за-ныканные на черный день детали, а порой единственные оставшиеся запчасти к локаторам, ЭВМ, индикаторам, пусковым установкам, несушим дежурство. Теперь полкам такие запчасти взять будет неоткуда, если вдруг, не дай бог, понадобятся: промышленность-то стоит намертво. Но ничего не попишешь: стрельбы!
За две недели до выезда на полигон нам начали выдавать деньги. Народ опять приободрился. Уложили чемоданы, закупили тушенку, минеральную воду (из расчета 1,5 л на человека в сутки) и водку. И полетели.
В Ашулуке есть аэродром, и, когда еще был Варшавский Договор, из Берлина сюда даже лета! ТУ-154 чуть ли не раз в неделю, поскольку на этом полигоне стреляли все братья по оружию из Восточной Европы из систем С-75, С-125 и т.п.
В городке нас называют «временщики». Это еще хуже чем бомж: у бомжа хоть выбор есть, а тут куда ни кинь – везде клин. В казармах, где нас разместили на ночь, не просто запущение, а самый обыкновенный развал. Больше всего запомнился высоковольтный кабель, просто брошенный на землю. Вода бывает два раза в сутки по 10–15 минут тоненькой струйкой из крана. Кто не успел, тот опоздал. Один глоток этой воды – и через полчаса отправляешься на «отсидку» в сортире. Сумки с медикаментами имелись в каждом подразделении, но в них не нашлось средств от поноса. Только у химика были какие-то красно-белые капсулы: мы их называли «суперцемент». Пары штук хватало, чтобы прекратились «срочные вызовы».
Синица в руках или кабан в небе
 |
Как будем стрелять, было абсолютно непонятно. Сначала шла речь о «Синицах». «Синица» – это ракета С-75 с боевой частью или массогабаритным макетом. Запускают по нас, а мы должны обнаружить и сбить: что-то вроде ракетного встречного боя. Потом о «Кабане» заговорили. «Кабан» – мишень-имитатор баллистической ракеты типа «Скад», правда, меньших размеров: диаметр около 25 см, длина всего 2 м, скорость в зависимости от выбранной траектории запуска от 700 до 900 м/с. Потом стали говорить об обоих вариантах сразу. Параллельно прошел слух, что если мы не восстановим локатор к четвергу, то до стрельбы нас не допустят. Локатор, точнее, два блока локатора сожгли не мы: их угробили на стрельбе двумя неделями раньше. Стреляли по «лашкам» (это беспилотный самолет-мишень Ла-17), которые имеют такую отражающую поверхность, что если посветить просто фонариком – и то увидишь. Без главного РЛО, только одними радиолокаторами подсвета и наблюдения (РПН) отстреляться на точку было не только можно, но и нужно. Но генерал на КП хотел локатор! Пока запустили мишени, пока они вошли в сектор стрельбы, пока отвалили сопровождающие Су-27, пока мишени развернулись в секторе на боевые порядки – время около полудня, температура 40 градусов, а на обшивке контейнеров даже под маскировкой можно было жарить яичницу. Прошел сигнал о неисправности системы воздухоохлаждения, а еще через пять минут два блока РЛО задымились. Тут уж пришлось локатор волей-неволей выключить. Да так, что полк, стрелявший перед нами, отработал без него. А нам теперь этот локатор восстанавливать. В том числе и теми блоками, что привезли для себя.
Время идет. Получили ракеты. Пока получали – все было хорошо. Привезли: на одном транспортно-пусковом контейнере (ТПК) – дыра. Значит, среды инертного газа внутри как не было, возможен конденсат, окисление контактов… Выезд телег с ракетами из хранилища сопровождали мы сами и не стукались ни о ворота, ни о столбы. Остается одно: на полигоне постарались. И точно, при детальном осмотре увидели, что оторвалась заплатка, которая была закрашена краской под цвет контейнера. Делать нечего. Заряжаем ТПК на пусковую. Проводим все проверки – отказов нет. Пробуем постановку ракет на подготовку – проходит. Ну и нормально. Значит, работает. Будет маза – стрельнем. Не исключен вариант, что ракета из этого пробитого ТПК будет летать как часы, а вот соседняя в целехоньком выкинет номер типа «прогар стенки двигателя» (и соответственно самоликвидируется). А не стрельнем ее – да и хрен с ней.
Лихорадка нарастает
 |
Два дня до стрельбы. Утром приезжают начальник полигона полковник Строков, наш комдив генерал-майор С., куча замов и полковник из Главного штаба Войск ПВО. Все расчеты собирают на КП для предстрельбового инструктажа. Начальник полигона, командир дивизии сидят как сычи и молчат. Полковник из ГШ ставит задачу: стрельба – экспериментальная. Отрабатываем по новым мишеням. Как они себя будут вести, пока неясно. Поэтому самое главное – обнаружить запущенную мишень. Только если она обнаружена, выдавать целеуказание и производить захват на сопровождение в том режиме, указанном инструктором. И если мишень будет сопровождаться устойчиво, то, возможно, поступит команда на пуск ракеты. Расход – одна ракета на мишень.
Ну, приехали. Настроение – хуже не придумаешь. Может так статься, что стрелять не придется вообще. Но кому-то надо и с новыми мишенями разбираться. Хуже всего то, что локатор все еще неисправен. Нечем чинить. Обещают, что сегодня-завтра приедет человек из нашего полка и привезет блоки. Приняв сто граммов наркомовских на грудь, засыпаем.
Просыпаюсь среди ночи от звука двигателя уазика. Сон проходит мгновенно. Влезаю в форму и ботинки и бегом к локатору. Привезли детали! Начинаем работать. После третьей перестыковки блоков и пары неудачных проверок все чувствуют, как словно искра пробежала по телу локатора – контейнер управления РЛО, он же «восьмерка», заработал. Ни с чем не сравнимая радость. Еще через час вышли в эфир и проверили, как локатор видит: пара мирных «тракторов» летела в соседнем Казахстане по коридору для гражданских авиалиний и какой-то шальной вертолет крутился неподалеку от границы. На востоке начинало светлеть, когда мы пошли спать.
Все, что может сломаться, – ломается
Перед ужином на позиции появились мужики из первого дивизиона. Оказывается, на первом хозяйстве днем инструктор заставил проводить контроль функционирования всего оборудования по полной программе, с доворотом привода антенной системы. Это он вредничал: когда известно, с какой стороны будет подлетать мишень, вращать антенну на полную катушку нет необходимости. После доворота перестал проходить тест антенны. Точнее, он проходил, но выявлял 9930 неисправных антенных элементов из 10 000. А завтра – стрельбы!
Берем руки в ноги и вместе с мужиками идем через степь к ним на позицию. Честно говоря, антенну из всех присутствующих так, как надо, никто не знал. Главный специалист остался дежурить в полку. А мы хоть и спецы широкого профиля, но нельзя же объять необъятное. Но попытаться можно. Система показывает отказ в схеме контроля антенны. Ну никак не могут одновременно выйти из строя сразу столько однотипных деталей! Складываем антенну в положение для технического обслуживания и вскрываем радиопрозрачную крышку. Часть народа промывает спиртом разъемы, чтобы быть уверенными, что ни грязи, ни пыли, ни конденсата на контактах нет. Мест, где могла возникнуть проблема, море. Куда соваться – хрен его знает. Но проверяем все подряд. Находим даже ячейку, в которой в обход разъема припаяны «сопли» – три провода, которые восстанавливают прохождение сигналов от ячейки. Все закрепляем как положено. Проводим тест – вопль радости! – теперь неисправны всего около 30 элементов. Вот это уже похоже на правду. Прощаюсь с мужиками – уже около четырех. Подъем перед стрельбой в половине шестого – надо хоть часок поспать.
Поехали!
Утро встречает прохладой – как в песне. Одна мысль, что сегодня стрельба, будит лучше холодной воды. Все спокойны и уверенны. Правда, не бриты: традиция. Если побреешься утром перед стрельбой – не отстреляешься.
 |
Приехал командир. Включаем технику. Мне замполка по ружью говорит: «Пойдем на ПВН, там будем смотреть». Тут прибегает офицер и с выпученными глазами зовет меня в «девятку» – на пункт боевого упражнения. Бегу. Захожу и сразу наваливается тяжесть: у центрального вычислительного комплекса из пяти процессоров стоят три. Работать не можем. Командир нервничает, но старается не показывать виду. Нервы в кулак, мысленно говорю «девятке»: «Ну ты что, подруга, чего это ты, давай-ка поработаем». Выдвигаю блок, другой – на торцах ячеек светодиоды отказов не горят. Плохо дело, но пока не очень. Выдвигаю третий блок – ага, горит отказ. Говорю: «Ну вот, один есть, сейчас проверим ячейку и столкнем». Точно, неисправна именно она. Уже принесли новую. Процессор пошел. Не могу подвести ни командира, который смотрит на меня, ни всех остальных мужиков, которым сейчас стрелять. Я должен запустить весь цифровой вычислительный комплекс (ЦБК) в полную конфигурацию. Пошел еще один процессор. С последним сложнее: отказ в арифметическом устройстве. Достаю методику направленного поиска: это библия цевекашника. Нахожу похожую неисправность – не то. И тут на ум приходит, что похожее уже когда-то было и в тот момент я менял вот эту ячейку. Пробую – точно! Пошел последний процессор. ЦБК – полная конфигурация со ста процентами резерва.
Расчет уже на местах. Входят посредники, замкомандира дивизии по ружью, начбой и еще какие-то хрены. Все в полевой и в чине не ниже подполковника. На вышестоящем командном пункте (ВКП) вся шайка-лейка уже собралась. Запрашивают нас. Командир отвечает, докладывает о готовности к стрельбе. В воздухе повисает что-то смутное и тяжелое. Короткий инструктаж с ВКП по поводу стрельбы и напоминание о том, что стреляем эксперимент и что самое главное – соблюсти его условия. Встаю и смотрю на экран. А на экране бред: в центре сплошное чистое пространство с нуля и до дальности 80 км, все самолеты, которые сопровождает локатор, летают вокруг этой области.
Промахи
Запуск первой мишени. Не видим ее командным пунктом, но зато видим средствами огневых комплексов. Мишень самоликвидируется. Запускают вторую – та же картина. Только в конце траектории полета слышим по громкой возглас дежурного из «восьмерки»: «Девятый! Что там у вас? У меня отметки в индикаторной программе есть, а РОшек нет! Проверяйте себя!»
 |
РОшки – это отметки программы регулярного обзора (РО). Ситуация складывается глупейшая: на огневых комплексах на экранах видят одну картину, а компьютер на «девятке» выдает совсем другую. Очередная мишень уходит на самоликвидацию. В «девятке» гомон. Командир дает команду на обнуление ЦБК, то есть на перезапуск всех программных средств. Инструкторы и наблюдатели докладывают о каждом шаге работы на ВКП по телефону, и каждый твердит свое. Командир перекрывает все это: «Прекратить разговоры. Все, работаем». Я спокоен, как слон. Молчу и слушаю командирский доклад на ВКП. Генерал ставит задачу на работу по «Кабану». Напоминает, что стрельба экспериментальная, в который раз предупреждает о перерасходе ракет.
Запуск мишени. Локатор берет ее практически «со стола». Целеуказание выдается на оба огневых комплекса. Стрелять будет тот, кто первым возьмет цель на сопровождение. Раньше это делает первый дивизион. Доклады на ВКП, звонки по телефонам. Один наблюдатель не отрывает трубку от уха. Чувствую: что-то не так… Наблюдаю за траекторией цели – приближается к отметке 50 км. С ВКП теребят с пуском, все напряжены (почему-то никто не вспоминает, что цель еще вне зоны обстрела). Команда на пуск. Мишень проходит отметку 50 км и забирается выше – пропадает с экранов. Ракета самоликвидируется. Доклад с огневого комплекса, доклады по громкой связи на ВКП. Разборы. С командиром говорит комдив: слышно, что не очень доволен. Тем не менее продолжаем работу. Ставится новая задача: обстрел «уголка».
Только после окончания стрельб мы стали подозревать, что же действительно происходило. Судя по всему, у ЦБК просто «глюки» шли, и он нам показывал совсем не то, что творилось в небе. Мишень снижалась, а он нас уверял, что она летела в стратосферу. Мы мишень сбивали, а он нам показывал самоподрыв. Но это потом стало понятно, а пока что все злились и не смотрели друг на друга.
«Уголок» – это попроще. Запускают ракету на высоту 40 км. Потом, когда отработает двигатель, ракета выбрасывает парашют и зависает. На ракете стоят уголковый отражатель сигнала и излучатель – имитатор полета. Если ее взять на сопровождение, то получается, что ответ от мишени раздваивается: одна отметка от отражателя на скоростях приблизительно 30–40 м/с, а другая от имитатора – 500–600 м/с. Вроде бы и висит на месте, а вроде бы и летит. Задача: обнаружить и уничтожить.
Локатор и огневые комплексы находят цель практически одновременно. Пуск ракеты назначают второму дивизиону. Высота цели 19,4 км, дальность 59 км. Разрешают пуск. Удар и глухой рокот. Доклад: «Захват и наведение нормальное… Есть промах в норме. Цель уничтожена». Всеобщее возбуждение, улыбки. Но радоваться рано, по докладу со второго у них при старте просела пусковая. Народ там резво проверяет работоспособность пушки и ее горизонтирование.
Промахи: продолжение
Дают команду на работу по «Синицам». Нам достаются ракеты с реальными БЧ, но доработанные. Захват только в автоматическом режиме. Запуск первой мишени. Обнаружили немедленно. Захват обоими дивизионами одновременно. Цель назначают первому – у него непопадание по «Кабану». Только дается команда на пуск ракеты, как следует срыв сопровождения. Повторный поиск, повторный захват вручную. Командир первого педантично запрашивает разрешение на открытие огня. Почему-то его не слышат и все считают, что ракета вышла из ТПК и мишень обстреляна, хотя пуска нет. Мишень самоликвидируется. Разборки, крик. Почему-то больше всех орет зам. по ружью. Понятно, что надо отстаивать правду, но кому нужны эмоции?
Новый пуск. Захват в автомате. Сопровождаем до упора. По мишени работает наш коллега с соседней площадки. По громкой беседуют командир дивизии с нашим: разбираются по поводу просевшей пусковой, по поводу срыва сопровождения мишени. Есть разрешение на использование еще одной ракеты.
Команда на запуск мишени. Обнаруживаем. Захват в автомате. На дальности 47 км срыв сопровождения одновременно у обоих дивизионов. Повторный поиск и захват вручную, но на дальности 22 км. При скорости цели 750 м/с и при условии, что точка самоликвидации ракеты – 15 км от нас, ракета не успеет долететь до мишени. Приплыли.
Мишень самоликвидируется. Запускают следующие. Уничтожение назначают второму. Пуск ракеты. Мишень поражена. Все. Народ встает с рабочих мест. Жмем друг другу руки. Поздравляем. Командир остается в «девятке» просматривать запись работы вместе с полигонными инструкторами. Выхожу из кабины. Никак не пойму: то ли жара, то ли холод. Вроде бы солнце светит… Поздравляю первого встречного с успешными стрельбами.
Финал
Вроде бы пожрать надо. Бреду к полевой кухне. Там «бугор» – боец в переднике. Спрашиваю насчет пожрать – отвечает, что до обеда рукой подать, а сам он сейчас жарит картошку генералу, который приедет в ближайшее время, и для полигонных. Ну хоть кипяток-то есть? «Бугор» щедрым жестом напивает кружку крепкого чаю, отрезает кусок хлеба и молча протягивает. Спасибо, дружище. Устраиваюсь за столом. Какое блаженство пить горячий чай с хлебом, когда все позади, когда больше нет необходимости чинить локатор и антенну, когда можно просто спокойно посидеть.
 |
Все стихает. Не видно никого. Инструкторов до поросячьего визга поят в соседнем с палаткой кунге. Народ сдает технику многострадальным мужикам из соседнего полка (тем, что живут на позиции безвылазно). Бороды у них поотрастали заметные.
Не могу сидеть на позиции. Снимаю рубашку, надеваю очки и ухожу в степь. Солнце раскаляет песок. Из-под ботинок выскакивают какие-то представители местной фауны. Степь завалена осколками от ракет и мишеней. Вдоль дороги на площадку взгляд натыкается на остатки твердотопливных ускорителей от ракет С-75, а стабилизатор от «буковской» ракеты – что-то вроде указателя.
Степняки используют то, что падает с неба, по собственному усмотрению. До пусков смываются подальше с глаз долой, а после стрельб, по ночам, разбирают осколки мишеней и ракет и сдают на пункты приема драгметаллов, а может, и предприимчивым сотрудникам спецслужб – лишь бы платили и было бы чем детей кормить.
Наконец-то рассасываются последние инструкторы, уехал командир с замами. Начальник КП объявляет общий сбор на площадке перед «девяткой». По всей форме. Строимся. Замполит раздает кружки и вынимает бутылку армянского коньяка семилетней выдержки. Вот это да! Ну, замполит, ну, удружил! Разливаем драгоценную влагу и пьем в строю за стрельбы, за удачу, за чтоб им там пусто было, за… Да мало ли за что можно выпить сейчас? А потом гуляем, так как заслужили. Завтра нас посадят в самолет, и полетим мы прямо из Ашулука домой, забыв про арбузы, про рыбу, про этот трахнутый полигон, который забрал столько сил. Но этот день мы еще не раз отметим как второй день рождения – день рождения полка, который обстрелян из системы С-300. Сегодня родилось еще три расчета, еще несколько десятков офицеров могут честно называть себя офицерами ПВО. И все теперь будет потом: встреча дома, повторные поездки командира на полигон для доказательства, что мы не верблюды и что стреляли экспериментальную стрельбу, а не боевую, как ни пытались обосрать нас полигонные. Да мало ли что еще будет потом? А сейчас у нас праздник, который мы заработали…
Когда я спросил у приятеля, поедет ли он еще на полигон, – он ответил: когда едем?
