Ветеран двух войн

Воспоминания артиллериста о зимней (финской) и Великой отечественной войнах
Артем Драбкин
журнал «Мир оружия» № 9,10 / 2005 г.

Николай Константинович Шишкин – участник Финской и Великой Отечественной войн. За время боевых действий и в послевоенные годы награжден девятью орденами, двумя медалями «За отвагу», имеет другие награды. В 1949 г. окончил Академию БТиМВ, служил в Управлении боевой подготовки бронетанковых войск. В настоящее время – профессор кафедры оперативного искусства Военной Академии Генерального Штаба ВС РФ. Вниманию читателей предлагается запись беседы ветерана с автором статьи.


– Николай Константинович, сначала – немного о себе.

В 1939 году я с отличием окончил десятилетку в казахстанском городе Петропавловск и подал документы в три института: Московский авиастроительный, архитектурный и Свердловский политехнический. Поступив во все три (отличников принимали без экзаменов), я решил учиться в Свердловском политехническом на металлургическом факультете. Через два месяца после начала учебы, одновременно с началом Финской войны, объявили добровольный призыв студентов на военную службу. Можно было не идти в армию, но мы были патриоты и на защиту Родины решили пойти чуть ли не всем курсом. Так же поступили и ребята из соседних вузов.

Мы думали, что нас сразу повезут на Запад, но оказались в Ачинске. В начале ноября там уже лежал снег. Прибыли мы на пересыльный пункт, где нас помыли, переодели в армейскую форму. Она нас так изменила, что друг мы друга поначалу не узнали. Построили нас на плацу в две шеренги, мимо которых прошли «купцы», отбирая пополнение в свои подразделения. Я и еще несколько человек попали в полковую артиллерию. Вот так я и стал наводчиком 76-мм орудия обр. 1927 года. С этой пушкой прошел и Финскую войну, и начало Великой Отечественной. Командиром взвода был лейтенант Орел, а командиром моего орудия – Семин, получивший за бои на Карельском перешейке Звезду Героя. Там так получилось: финны прорвались к штабу нашего полка, и хотя наша пушка была неисправна – не работал накатник – мы ее развернули и открыли огонь, накатывая ствол руками. За то, что мы штаб полка спасли, он и был награжден. Потом стал потом капитаном, а погиб по глупому.

Учили нас в Ачинске хорошо, но очень мало. Стрелять не давали, мы только тренировались заряжать орудие деревянной болванкой, а уже в середине ноября направили на фронт. Пока ехали, лейтенант Орел проводил с нами занятия. Я помню, он заставлял вслепую, чувствуя вращение механизмов, устанавливать угломер и возвышение.

Разгрузились на станции Дно. По снегу оттащили пушки на полигон и впервые постреляли, пороха понюхали. Надо сказать, что вышли мы на позиции часов в 10-11 утра, а кухни пробились через снег только к вечеру. И представьте – повара забыли соль! Приготовили гороховый суп, а как его есть без соли?! Лейтенант Орел говорит: «Сыпьте сахар – ощущение будет таким же». Насыпали, но есть стало вообще невозможно.

Вот оттуда, со станции Дно, в составе 613-го стрелкового полка 91-й стрелковой дивизии я попал на Выборгское направление. Бои шли очень тяжелые. Декабрь, снег по пояс. Правда, нас, сибиряков, подготовили и экипировали хорошо. Мы были одеты в полушубки, шапки-ушанки, варежки по локоть. Не могу сказать, что для нас 40-градусный мороз был нипочем, но мы его ощущали не так остро. Могли пролежать в снегу по несколько дней. Нас в Сибири к этому приучали, а еще приучали бегать по снегу. Взводный, спасибо ему, нас тренировал. Вывезем пушку на позицию, он подает команду: «Цель – пулемет, ориентир первый, левее 20, два снаряда – огонь» А потом кричит: «В укрытие». А это значит, что надо пробежать метров 100-200 по полуметровому снегу. Пробежишь и падаешь. Чуть отдышался, а уже команда: «Расчет, к орудию!» И опять бегом тем же путем до орудия. Вот так он нас и от мороза спасал, и обучал. На Карельском перешейке нам это очень помогло. Мы могли быстро открыть огонь, а потом пробежать, укрыться от артналета или минометного обстрела. Ведь за всю войну мы, может быть, только несколько раз с закрытых позиций стреляли, а так все время орудие на руках за пехотой перекатывали, все время на прямой наводке. Гряду возьмем, продвинемся на 100 метров, неделю на одном месте стоим, потом опять 100 метров – и опять остановка. Вот так «линию Маннергейма» прорывали. И хотя я считаю, что командование полка было грамотное, но пока до Выборга дошли, полк пополнялся не один раз.

– Как вы считаете, в чем была причина больших потерь?

Командование недооценило противника. Думаю, солдат нельзя винить. Они выполняли ту задачу, которую им ставили. Оборона у финнов была грамотная, с бетонными ДОТами, «огневыми мешками» и, конечно, если на эту оборону идти без разведки, без подготовки, без надежного подавления огневых точек, как это было не раз, то потери будут большими и неоправданными. На нашем участке фронта были ДОТы-«миллионники», в которых было по два-три пулемета, а то и пушка. Для того, чтобы таким сооружением овладеть, надо было выкатить чуть ли 203-мм гаубицу и вложить несколько снарядов в амбразуру или же подтащить почти тонну взрывчатки. Война была очень тяжелой, но не будь ее – в Отечественную нам пришлось бы еще хуже, чем было. Финская – это наука, которая далась большой кровью.

– Какие задачи выполняла полковая артиллерия?

Поддержка пехоты. Можно сказать, что «полковушка» имела двойное подчинение. Перед боем ей командовал командир батареи, который находился рядом с командиром стрелкового батальона. Он получал от комбата задачу и доводил ее до командиров орудий через командиров взводов, которые всегда находились при нем. Командир взвода прибегал с НП батальона и давал целеуказание двум своим орудиям (между нами обычно было не более 100 метров), например: «Ориентир второй, правее 200, пулеметное гнездо. Как только наши пойдут в атаку, вы толкаете пушку, не отставайте больше, чем на 250 метров». С началом боя управление нашими действиями переходило к командирам-пехотинцам. Допустим, стрелковый взвод наступает на какую-то высотку. Во взводе может быть тридцать человек, а может и пятнадцать. В руках у каждого винтовка и один-два пулемета на взвод, если они целы.

Задача командира орудия – засечь огневые точки противника, которые могут располагаться в первой траншее, а могут и в глубине обороны. Ну, а моя задача как наводчика – подавить эти огневые точки. Мы все в снегу или на земле лежим или за щитом прячемся. Пули свистят, до противника 400-800 метров. Командир наблюдает в бинокль, ему приходится высовываться. Пехота пробежала метров двадцать и легла. Мы в это время даем огоньку по засеченным вспышкам выстрелов. Пехота по сигналу опять поднимается в атаку. Опять смотрим, откуда стреляют – и бьем туда. Допустим, взяли первую траншею. Противник отошел во вторую, на 200-300 метров. Двигаем пушку на 100-200 метров и стреляем через голову пехоты. Дальше ждем команду от пехотинцев – они должны указать цели, или командир орудия сам их выбирает, если обнаружит. Какая связь с пехотой? От командира роты или взвода прибегал посыльный с приказанием подавить ту или иную огневую точку – вот и вся связь. Проводная связь была начиная с командира роты, а ниже – все голосом, свистком и ракетами. Например, красная ракета – указание направления движения, зеленая – в атаку. Ну а там смотри, что делает сосед, что делает пехота.

– Каковы были нормативы расхода снарядов?

В боекомплект полковой пушки входило 80 снарядов, но в день могли разрешить израсходовать не более двадцати или сорока. Экономили снаряды особенно в Отечественную, под Ленинградом, где каждый выстрел был на вес золота. Надо сказать, что лимиты расхода боеприпасов были всегда. Лимит определялся на выполнение всей задачи. Допустим, выделялось два боекомплекта, из них на выполнение ближайшей задачи – один боекомплект, а для выхода на следующий рубеж – половина или четверть боекомплекта. Это было и в Финскую, и в Отечественную, просто во второй половине Отечественной расход снарядов на выполнение задан увеличили. Бывали такие бои, когда разрешалось использовать неограниченное количество боеприпасов. Если в других обстоятельствах на подобную задачу выделяли два боекомплекта, то тут могли дать и три, и четыре. Конечно, надо учитывать, что пушка тоже изнашивается. Ее можно за один день так уходить, что она завтра и стрелять не будет. Нужно соблюдать режим ведения огня, чистить ее, смазывать. Так что стрелять надо с головой.

Что касается расхода снарядов на выполнение конкретной огневой задачи, то существовали нормативы. Например, с 800 метров хорошо подготовленный расчет должен был с третьего выстрела попасть в амбразуру размером 50 на 50 сантиметров. Перед Отечественной войной на соревнованиях в стрельбе по движущемуся танку с расстояния 800-1000 метров мой расчет уложил все три снаряда в площадку 50 на 50 сантиметров и получил оценку «отлично». Вот так мы были подготовлены!

– Вы понимали, за что воюете на Финской?

Воспитательная работа была и на Финской, и на Отечественной войне поставлена очень хорошо. Я считаю, что комиссары, а потом замполиты, работали здорово. Это люди, которые себя не щадили, с собой не считались. С солдатами разговаривали хорошо, обычно вели деловую беседу за жизнь, спрашивали, что пишут из дома, как кормят, а не пичкали агитками про «партию Ленина – Сталина». Я, например, не слышал, чтобы кричали «За Сталина!», больше было мата. Может быть, и было такое во взводе, в роте, что кто-то поднимет ребят: «За Родину! За Сталина!», Но, чтобы массово – нет.

Что касается нашей батареи, то в Финскую так сложились обстоятельства, что мы батарейным составом за все три месяца войны ни разу не собирались на политбеседы. Не было такой возможности – все мы со своими пушками находились в стрелковых батальонах.

– В Финскую давали водку?

Все время. Утром в роте 100 человек, вечером – 20, а водки – полный бидон на всех. Пей, сколько хочешь. Но не брала – мороз. Земля была как сталь, блиндажей не выкопать. За убитым ляжешь, консервную банку ножом поковыряешь. Какая там водка?! Все три месяца в снегу. Вал из него сделаешь, в центр слой лапника настелешь, ляжешь и снегом укроешься. Если стояли где-то 2-3 ночи, то делали шалаши из хвойных веток. Днем разводили костер, а ночью нельзя – боялись самолетов.

– Кормили хорошо?

Постоянного голода мы не испытывали. Бывало, что кухня отставала. Вот под Ленинградом в сорок втором да, голодно было.

– Встречались ли Вы с финскими «кукушками»?

Лично я – нет, но разговоров о том, что финские снайперы устраивали засады на деревьях, было много. И у меня нет основания им не верить, поскольку на той местности такой тактический прием был вполне оправдан.

– С финнами приходилось общаться?

Нет. Я их видел только через прицел. Правда, в нашей батарее произошел такой случай. Поваром у нас был крупный мужик, весельчак Ваня Чечурин. Кухню редко удавалось подтащить к переднему краю – то снайперы мешают, то снега навалит. Тогда к ней направлялись подносчики пищи с термосами, емкости которых хватало человек на двадцать. Если же образовывалась пауза в боевых действиях, то кухню ставили рядом с расположением батареи. Так вот, однажды батарейцы выстроились в очередь с котелками. Подходит к Ване, раздававшему пищу, очередной воин, а тот посмотрел на него: «А ты кто такой? А ты финн, наверно?!» И как даст ему по голове своим черпаком. Оказалось, что это действительно финн. До того обнаглел, что пришел на нашу кухню получить котелок горячего супа! Ваня Чечурин за бдительность был награжден медалью «За отвагу».

– Какие воспоминания остались у Вас о заключительном этапе войны?

Последние бои полк вел за Выборг. Во время штурма города мы подзадержались. Соседям удалось прорваться, а нашу пехоту финны положили под проволокой огнем пулеметов. А до города всего метров 400 осталось! Командир полка собрал всех, кто остался, взял половину личного состава батареи и повел всех к проволоке. Сам поднял людей в атаку. И хотя народу потеряли много, но ворвались на окраину Выборга. А в ночь на 12-е, когда было уже известно, что завтра наступит перемирие, вся артиллерия вела огонь в сторону финнов. А там леса, полянки маленькие, так орудия стояли рядами в трех метрах друг от друга и всю ночь долбали финнов, не жалея снарядов.

– Как встретили Великую Отечественную?

Летом 1940 года нас перебросили на полуостров Ханко, создав на основе нашей дивизии 8-ю Отдельную стрелковую бригаду. Там нам пришлось обустраивать границу. Была создана специальная комиссия по ее демаркации. Я с ней ходил, таскал артиллерийскую буссоль. Председателем комиссии был генерал Крюков, кроме того, в нее входил командир батальона нашего полка, капитан Сукач, награжденный за бои на Карельском перешейке орденом Красного Знамени. С финской стороны стояла та же часть, которая воевала против нас на перешейке. Когда один из финнов узнал об этом, он сказал капитану: «Мы же с вами там были противниками, а тут делаем мирную границу». Я был свидетелем этой встречи. Кроме того, гарнизон полуострова торговал с финнами, которые поставляли нам молоко, масло, овощи.

Полк занял оборону на Петровской просеке, через которую по преданию Петр Первый протащил корабли из одного залива в другой, и к июню 1941 года зарылся в землю основательно.

До 17-го июня на каждое орудие имелось только шесть деревянных снарядов, с которыми мы тренировались в заряжении, а в этот день поступил приказ занять оборону, и вместо учебных снарядов нам выдали 200 боевых. ДЗОТ для нашей пушки еще не был закончен: успели залить две боковые стены и насыпать вал, прикрывавший орудие с фронта, только ствол торчал поверх него. Мы сделали перекрытие из швеллеров, натаскали камней, а потом все это сооружение засыпали землей. Получился большой холм, и хотя мы его и замаскировали, выделялся он на фоне местности отчетливо. Впереди нас был вырыт ров, по дну которого проложили три ряда колючей проволоки под напряжением. Перед рвом соорудили два пулеметных ДОТа с фланговыми секторами обстрела. Все было заминировано. Инженером полка у нас был лейтенант Репнев – мастер своего дела и большой выдумщик. Он установил не только мины, но и управляемые фугасы и камнеметы (в земле выкапывалась конусообразная яма, в которую закладывался пороховой заряд, а сверху клался мешок камней). Нам сказали, что что-то будет, и поставили задачу – не пропустить врага. Стрелять можно было только в случае атаки противника, а так имелся строжайший приказ не стрелять, чтобы не спровоцировать войну. У нас даже такой случай был. Водитель приданного нам трактора «Комсомолец» Емельян Гнесин при чистке пулемета случайно дал очередь. Его взяли в особый отдел, как провокатора войны, но через некоторое время отпустили. Мы его спрашиваем: «Ну, Емельян, как ты?» – «Приказали молчать». Вот такая хохма… И тут 22 июня – война! А у нас – тишина, ничего не происходит. Только в ночь на 1 июля началась артподготовка, продолжавшаяся часа два, после которой финны полезли на наш ДЗОТ.

Так вот, 22 июня мы по радио услышали, что началась война. В этот же день два наших истребителя сбили немецкий разведчик Ю-88, а на земле – тишина. Обстановку мы не знаем. Нам сказали: «Если начнется, стреляйте, отбивайтесь». 25 июня финны первый раз открыли по нам артиллерийский огонь, но в атаку не пошли. А часа в три ночи (какая там ночь, светло как днем!) на 1 июля началась артподготовка, которая продолжалась часа два. Весь лес горел! Лупят и по нашей точке. Грохот стоял страшный, камни раскалывались, разлетаясь в стороны. Мы сидели в блиндажике для расчета, а пушка стояла на площадке, прикрытая бетонным бруствером. Наши в ответ стреляют. После артподготовки финны пошли в атаку сплошными цепями. Впереди нас, чуть левее и правее, находились два пулеметных ДО-Та, которые могли вести фланкирующий огонь, а наше орудие их прикрывало, находясь на некотором удалении, в вершине условного треугольника. Надо сказать, что перед пулеметными ДОТами, ближе к границе, был выставлен секрет. В тот день в нем дежурили сержант Сокус и рядовой Андриенко. Все думали, что они погибли, поскольку по ним и своя, и их артиллерия била. Да и цепи атакующих через них шли. Но после боя они вернулись, да еще и несколько человек пленных пригнали. За этот бой сержант получил звание Героя Советского Союза, а рядовой был награжден Орденом Ленина. Когда финны пошли в атаку, мы начали стрелять. Работали на коленях, чтобы не высовываться над орудийным щитком. Финны начали залезать на ДОТы. Стреляем картечью, а точнее – чем придется, поскольку времени выбирать снаряд нет. Саша Кривцов, здоровый вятский грузчик, кидал пушку направо и налево, причем не раз бывало, что выстрел происходил в тот момент, когда он ее еще не успевал полностью опустить на землю! Мы уже без наводки стреляли, лишь бы снаряд летел в сторону противника. Зарядили орудие. Выстрел! А выстрела нет! Открываем замок, гильза выскакивает, а снаряд остался в канале ствола. А тут атака идет, пулеметные очереди. И тут Саша Кривцов решился на подвиг. Кричит: «Ложись!» – и схватил банник. Мы, естественно, легли. В случае, если выстрела не произошло, положено снаряд аккуратно выбить полубанником, который толкает снаряд в плечи, не касаясь в взрывателя. Банник же плоский и ударяет прямо по взрывателю. А где этот полубанник искать? Саша выскочил под пули и банником вытолкал снаряд, который, слава Богу, не взорвался. А Саша был награжден Орденом Красной Звезды.

 

 

Вообще, с наградами там такая история получилась. Я вместе с наводчиком и нашим командиром батареи был представлен к ордену Боевого Красного Знамени. Командир батареи его получил, а мы – нет. Наверно, представления наши затерялись. Ведь представление к ордену мог подписать только командарм. А ребята, которых представили к ордену Красной Звезды и медалям «За отвагу», их получили, поскольку наградные листы могли подписывать командир полка и дивизии. Так что их уже недели через две наградили. А потом, когда уже прибыли в Ленинград, посмотрели – а у меня награды нет, ну и дали медаль «За отвагу».

Так вот, два часа шел бой, два раза финны атаковали. Им даже удалось приблизиться к моему орудию метров на двадцать, но мы выстояли, уложив порядка двухсот солдат и офицеров. К концу боя у меня осталось только шесть снарядов, был ранен подносчик Озеров. Короче говоря, когда все это кончилось, с орудия слезла краска, а у нас из ушей и носа шла кровь. Швеллеры, которыми был перекрыт наш ДЗОТ, гудели так, что мы совершенно оглохли. Потом уже выяснилось, что мы приняли на себя главной удар.

После этого боя весь расчет заменили, а нас отправили в госпиталь, где мы примерно неделю приходили в себя. У нас полопались барабанные перепонки, мы что-то говорили, а друг друга не слышали. В госпитале мы отдохнули неделю и вернулись на передовую. Огневая точка была разбита, маскировка вся слетела, камни раскололись и рассыпались. Мы сменили огневую позицию, сделав ДЗОТ немного в стороне, у поселка, замаскировав его под сарай. Вообще-то, позиции приходилось часто менять, практически после каждого боя.

Вот так мы и держались 164 дня. Нас завалили листовками, в которых говорилось: «Вы – герои, но ваше положение безвыходное, сдавайтесь». Белым-бело было от них. Но и мы их тоже заваливали таким добром. Я помню, на одной из листовок был нарисован Маннергейм, лижущий щетинистую задницу Гитлера. Хохот стоял дикий! Музыку нам ставили – «Стеньку Разина», «Катюшу» и другие песни – но и воевать мы не забывали. Обстрелы были беспрерывные, а каждые две-три недели они повторяли попытки прорваться, но такая была оборона и такие люди ее держали, что не дали финнам продвинуться ни на шаг. Уже под конец частенько давалась команда: «Замолчать». Мы не стреляем весь день, никто не ходит, создаем видимость эвакуации гарнизона. То, что она будет, никто не сомневался – мы были фактически отрезаны от основных сил. Нам завезли лыжи. Это потом я уже выяснил, что у командования был план прорываться по берегу, но я не думаю, чтобы кто-либо смог выжить в этом походе. Пройти 400 километров через позиции финских войск было нереально. Так вот, после такой паузы поступала команда открыть огонь и не жалеть снарядов. Мы и перепашем всю полосу в километре от переднего края. Потом опять ведем вялую перестрелку. Проходит пара недель, мы опять замолчим. Проходит день, мы опять врежем, опять все перепашем.

Первого декабря в полдень была дана команда прекратить огонь. Наш полк отходил последним. В 12 часов ночи нам было приказано оставить орудия, выбросить замки и пешком отходить. С собой катили только мое орудие, как героическую пушку, начавшую войну. Говорят, что сейчас она стоит в Ленинграде, в музее.

С Ханко нас эвакуировали морем. Наш корабль шел впереди каравана последних судов, покидавших полуостров. Мы видели, как подорвался дизельэлектроход «Сталин». Мне потом солдат из моего расчета, Ахмед Галлиев, который был ранен в обе руки, рассказывал, что началась паника, поднялась стрельба. Он по вентиляционной трубе выбрался на палубу, а когда подошел тральщик, то он, закрыв глаза – лететь-то надо было метров десять – прыгнул на его палубу. Потерял сознание, а очнулся, когда его несли в госпиталь. Но через пару недель он уже вернулся к нам в полк.

На базе нашей бригады была сформирована 136-я стрелковая, впоследствии – 63-я гвардейская стрелковая дивизия, командовать, которой назначили полковника Симо-няка. Этот был грамотный командир с большим опытом и практикой, умевший готовить войска, выдвигать толковых командиров.

Воевать на Ленинградском фронте было тяжело. Люди гибли не только в боях, но и от голода. Мы стояли на берегу Невы возле деревни Новосаратовская колония. Я помню, хозяин дома, в котором мы ночевали в перерыве между боями, вышел на улицу, прошел метров 50 и умер от голода. А в кармане у него остался кусочек хлеба – берег, не съел. Люди были измождены. Подойдешь к кухне, нальют тебе полкотелка горохового супа, который только так назывался – желтый, и одна горошина плавает.

Снежка туда добавишь и ешь. А после этого надо еще и пушку по снегу таскать. Летом около пушки ляжешь, травинку тянешь, тянешь, пока не появится белая часть – съешь ее и новую тянешь. За день наешься. Хлеба дадут кусочек. Нарежешь кубиками и медленно эти кусочки жуешь. Ломтик съешь – и вроде сыт. И ничего -воевали.

2 сентября 1942 года дивизия прорывала блокаду в районе поселка Ивановское под УстьТосно, в так называемой, долине смерти. Мы заняли исходные позиции, пехота выкопала траншеи метрах в 100 от проволочных заграждений. Мы подкатили свою пушку вплотную к пехоте. Саперы сняли минные поля. Наступление должно было начаться в 8 часов утра, пока туман еще не поднялся, после артподготовки, которая должна была длиться около двух часов. Не знаю, по какой причине, но артподготовка началась с опозданием на час – полтора. К этому времени туман поднялся, и немец, заметив готовую к атаке пехоту, открыл шквальный огонь. В траншеях кровь, мясо. Ужас! Мы два часа сидим, нас бьют. Когда закончилась наша слабая артподготовка, пехота пошла вперед, но потери в ее рядах уже были огромными. В итоге прорыва не получилось, и мы увязли в позиционных боях, продвигаясь в день на 200 – 300 метров. Местность полуболотистая, полупесчаная. Все передвигались по-пластунски. Винтовки не стреляют, забитые песком и грязью. В долине стояло разбитое здание Лесспецстроя – огромное, бетонное, серое, от которого тянулась железнодорожная насыпь. Пехота гранатами немцев закидает – они с этой насыпи скатываются, мы ее занимаем. У нас гранаты кончились – они нас сбрасывают. Вот так эта насыпь переходила неоднократно из рук в руки. Потери огромные… Но полк наступал. На каком-то участке прорвались на километр-полтора.

Пушку толкали прямо за боевыми порядками пехоты. Тут налетели Ю-87, бомба разорвалась у левого колеса орудия. В живых остались я и еще трое раненых, из которых передвигаться мог только один, а остальные, в том числе и Саша Кривцов, погибли. В это время с правой стороны поднялась группа немцев, чтобы ударить во фланг роте, которую я поддерживал. Рота! Это мы сейчас такими категориями рассуждаем: армия, дивизия, полк, батальон. А у нас в батальоне оставалось 100 человек вместо 500, а в роте -20. У немцев тоже, наверно, рота поднялась, но в ней было не более 30 – 50 солдат. Моя пушка была сзади. Что делать? У нее была разбита панорама и колесо, но стрелять она еще могла. Откуда-то взялись силы. Я пушку за хобот развернул, и мы эту пехоту уложили, выпустив по ней остаток снарядов, штук десять, наверно. Побили не всех, конечно, но главное – они от атаки отказались. Симоняк потом сказал: «Вот ведь Шишкин! Опять у него все получилось. Отбил атаку». А я потом сутки отлеживался, приходил в себя – меня знобило. Позднее я принял вторую пушку, и с ней мы продвигались вперед. Ее тоже покалечило при бомбежке.

За эти бои я в первый раз был представлен к званию Героя Советского Союза. Потери были большие, и после этих боев командующий фронтом собрал отличившихся сержантов и сказал: «Я могу вам своей властью присвоить звания младших лейтенантов или направить на 3 – 4 месяца на Большую землю на учебу в училища». Кто-то остался, а я и еще несколько ребят отправились учиться. Возможно, я смалодушничал, но прошедший год воевал честно и просто устал, хотелось отдохнуть от войны, голода, холода.

Нас отправили в Саратов во Второе артиллерийское училище, где мы проучились 3-4 месяца, из них целый месяц потратив на заготовку дров. А чему нас учить? Мы все с боевым опытом, артиллерийские премудрости знали получше некоторых училищных лейтенантов. Поэтому нам быстренько присвоили лейтенантские звания и направили в Челябинск получать самоходки СУ-152.


Поделиться в социальных сетях:
Опубликовать в Одноклассники
Опубликовать в Facebook
Опубликовать в LiveJournal
Опубликовать в Мой Мир


При использовании опубликованных здесь материалов с пометкой «предоставлено автором/редакцией» и «специально для "Отваги"», гиперссылка на сайт www.otvaga2004.ru обязательна!


Первый сайт «Отвага» был создан в 2002 году по адресу otvaga.narod.ru, затем через два года он был перенесен на otvaga2004.narod.ru и проработал в этом виде в течение 8 лет. Сейчас, спустя 10 лет с момента основания, сайт переехал с бесплатного хостинга на новый адрес otvaga2004.ru